Крик
Стоял осенний тёплый ясный день, везде в воздухе была разлита мягкая розоватая дымка, осыпались с тополей листья, летели, скользили по асфальту мостовой, мелькали мимо пригретых бабьим летом стен домов на узкой московской улице. В этом тихом уголке до ступиц утопали в шуршащих ворохах осеннего золота колёса машин, как бы покинутых хозяевами и грустно стоявших в долгом одиночестве вдоль обочин, сухие листья лежали на крыльях, на радиаторах, собирались кусочками на ветровых стёклах. Я шёл, слушал хруст под ногами и думал: «До чего хорошо ощущение этого тихого дня и как хороша поздняя солнечная осень – её ветерок, её винный запах, её листья на тротуарах и машинах, её тепло и её горная свежесть…» Где отгадка этой тайны? Никогда я вот так не замечал, как добра природа в своём обновлении и утратах. Да, да, всё естественно, прекрасно!
И вдруг… Мне показалось: где-то женщина кричала, это было в доме, над этими безлюдными тротуарами, одинокими, засыпанными листьями машинами.
Я вздрогнул, остановился, поднял голову, глядя на окна, освещённые солнцем, пронзённый неожиданным страшным криком боли, страдания, как будто там, на верхних этажах обычного московского дома, пытали человека, заставляя его корчиться, извиваться в муке под калёным железом. Они были все одинаковы, эти окна, были уже по-предзимнему закрыты наглухо. Крик женщины то затихал наверху, то нарастал нечеловеческим воплем, визгом и рыданиями последнего отчаяния, какое бывает перед холодом небытия и бездной…
Что там было? Кто мучил её? Зачем? Почему она рыдала так страшно?
И всё прекрасное погасло во мне: и благословенный московский листопад, и свет осеннего дня, и умиление естественной прекрасной порой бабьего лета. Счастье вдруг обернулось жгучей (-им)… Почудилось, что кричало от непереносимой боли само человечество, потерявшее ощущение великого и единственного блага всякого сущего – радости неповторимого своего существования.
По Ю. Бондареву

определить проблему и позицию автора.